«У папы всегда все ловко получалось»

В этом году исполняется 100 лет со дня рождения выдающегося художника, почетного гражданина Череповца Владимира Ветрогонского. Ленинградский художник неделями рисовал виды молодого металлургического завода, сделав его частью большого искусства.

Отцовская «дрессировка»

— Пишут, что вы единственный из детей Владимира Ветрогонского, кто продолжил его дело и стал художником.

— Да, это так. Нас три брата — Александр, Сергей и я. После двух сыновей ждали девчонку, но получился я. Папе хотелось, чтобы кто-то из его сыновей продолжил его профессию. Я помню, как меня папа «дрессировал» перед поступлением в художественную школу, ставил натюрморты. Я писал, у меня ничего не получалось, папа поправлял и показывал, как нужно, у него получалось легко и здорово. Сейчас я понимаю, что особенных дарований у меня тогда не было, но я был ответственный парень, дрессированный старшими братьями.

Но, скажу по правде, мне нравилось учиться. Когда я повзрослел, пошел в институт и учился у отца, некоторые из отцовских работ, которые сейчас кажутся мне милыми, начали меня раздражать. Вероятно, это происходило под влиянием моих одногруппников. И я в ту пору даже перестал показывать свои работы папе, из-за чего он переживал.

— Судя по разнообразию работ вашего отца, создается впечатление, что он постоянно был в отъезде. Вы его в детстве часто видели?

— Да, конечно. Папа был одним из первых в Ленинграде обладателем машины «Волга» с оленем, и я помню наши поездки. Папа был в хорошем смысле хулиган, гонщик. Он мог встать рано утром, прыгнуть в «Волгу», а уже днем быть где-нибудь в Литве. Постоянно в движении, в работе. Я видел, что папа постоянно рисует, дома были папки с его рисунками, этюды. Помню из детства, как в нашем доме собирались какие-то большие дядьки — известные живописцы и графики своего времени.

Папины картинки

— Когда вы впервые услышали слово «Череповец»?

— Открытие Волго-Балта, 1960-е годы, отец начал проводить летние практики для студентов на Череповецком металлургическом заводе. Папа был знаком с речными капитанами небольших судов, и они добирались в Череповец по Волго-Балту. Папа еще ездил туда зимой порисовать. Я тогда в школу не ходил, но слово «Череповец» у меня было на слуху. Папа привозил множество работ, сделанных на заводе, и фотографии. А потом я и сам ребенком оказался в Череповце. Со знакомым капитаном мы всей семьей путешествовали на грузовом теплоходе, и груженное углем судно совершило остановку в Череповце. Помню, как мы гуляли по городу и еще там была небольшая папина выставка.

— Вам тогда были интересны его промышленные зарисовки?

— Да, конечно. Знаете, тогда выходили научно-популярные книжки для младших классов с папиными рисунками. Например, о том, как из руды делается металл. Мне было очень интересно читать об этом и смотреть папины картинки.

— Каким он был преподавателем с вами как с сыном и студентом?

— Обучение шло спокойно, деликатно, взвешенно и дипломатично. Отец принадлежал к поколению фронтовиков, это особые люди. Они ценят каждый день, никаких опозданий, все очень жестко. Каким он был преподавателем для меня? Своеобразным. Он понимал, что у меня слабенько и серенько получается, но если передавишь, то сын вообще тогда рисовать не будет. Каких-то его замечаний я не помню. Я просто смотрел на то, как он работает, и наблюдение за человеком, у которого все ловко получается, было важным моментом, стимулирующим к рисованию.

Потом были практики — Пушкинские горы, Череповец. Я показывал ему свои работы, отец смотрел и всегда деликатно говорил только одну вещь: «Андрей, смотри внимательнее». Это повторялось из раза в раз. Меня это бесило. Я повторял про себя: «Я и так смотрю внимательно». Только став преподавателем, я понял, что он имел в виду, и говорю то же самое с отцовскими интонациями: «Смотри внимательно». То есть смотри в суть, в глубину, не скользи по поверхности.

«Ветрогонский … ветер гоняет»

— Владимир Ветрогонский умер в 2002 году. Как он, мэтр советского искусства, принял новые времена?

— Он сильно переживал, видя, как-то, за что он отдал свои молодые годы, в том числе фронтовые, как-то размазывается и обесценивается. Он этого не выплескивал, но в дневниках можно найти его слова о том, что мы берем от зарубежных стран далеко не самое лучшее, как будто подсоединились к канализационной трубе Запада. Его это страшно коробило. Как он менялся? Например, перестал в конце жизни делать литографии. Он много писал акварельных работ, уменьшал размеры, появилось много маленьких работ. Но концентрации энергии в них было, возможно, даже больше.

— Ветрогонский — оригинальная фамилия…

— Да, в Санкт-Петербурге Ветрогонских немного, и все наши родственники. Когда мы в давние времена заказывали по телефону такси, нас часто переспрашивали: «Как-как фамилия?» И надо было объяснять: «Ветрогонский, то есть ветер гоняет». Нашу фамилию придумал папин отец, у него была фамилия Климов. Когда он переехал в Ленинград из Бабаевского района, стал Ветрогонским. Почему придумал такую фамилию, я не знаю, ни в каких записях я этого не встречал. Видимо, повлияли 1920-е годы, время перемен.

— Некоторые ваши работы кажутся похожими на отцовские. Согласны?

— Нет, ничего похожего нет, и я об этом никогда не задумывался. Другое дело, что мы с ним оба натуралисты, природники. Я ставлю одни задачи, папа ставил другие, но все равно они идут от впечатления, натурного посыла. Это нас объединяет. Я больше живописью занимаюсь, в последнее время стал больше рисовать, а в графике убрал цвет. Я безмерно благодарен Череповцу за то, что вспоминаете отца, открыли выставку к его 100-летию.

Сергей Виноградов