Блокадный привкус остался на всю жизнь...
Галина Викторовна Сидоренко пережила блокаду от первого до последнего дня. Коренная ленинградка выжила благодаря бабушке, которая ее выхаживала и давала есть понемногу, когда блокада уже закончилась. Галина Викторовна вспоминает это страшное время.
Голод, холод, разруха
— В блокаду все время хотелось есть... Вид покойников уже не пугал никого. Это не обсуждали. Вообще, в блокаду никто никому ни на что не жаловался. Блокадные дети были совсем другими. Взрослее, что ли. Им не нужно было что-то втолковывать, повторять по десять раз; слова родителей, запреты эти детишки понимали с первого раза. Потому что нарушение запрета попросту могло стоить жизни.
Дети не плакали, и вообще никто не плакал, не было сил. Просто старались выживать, кто как мог. Я не берусь никого и ни за что судить. Страшное было время. Покойников складывали штабелями... В такой ситуации, когда страшный холод, голод, бомбежки, — люди нередко теряли рассудок, они даже не вполне понимали, что делают.
Канализация и водопровод не работали. Мы не мылись. Помню, бабушка протирала меня тряпочкой. Конечно, у всех были вши, от недоедания — дистрофия. Но с наступлением оттепели, несмотря на бессилие, люди выходили на субботник и убирали город, чтобы не началась эпидемия. Это был настоящий подвиг.
О себе
— Я родилась и прожила самые страшные годы войны в блокадном Ленинграде. И сейчас назубок помню наш адрес: Петровский прос-пект, дом 7, квартира 12.
Маму я вообще не помню, она умерла от голода в 1942 году, за ней умер от голода дед — ее отец. Мой отец воевал, он скончался от ран в мае сорок пятого уже в Берлине. А меня воспитывала бабушка. Когда немцы 8 сентября 1941 года взяли Ленинград в блокадное кольцо, отрезав город от связи с миром, мне было два с половиной года. Даже сохранилось фото, где я стою в нарядном платьице, в туфельках, пухленькая и здоровенькая. Я уже умела ходить, разговаривать, но потом, когда начался сильный голод, очень исхудала и уже не могла ходить. И еще помню, что в блокаду я не просила есть, сил не было, а просто тянула ручонки, показывая «дай, дай покушать». Меня даже пеленали, как младенца. Из-за этого, наверное, или от общей слабости мышцы атрофировались, и я была способна только сидеть и лежать. С той поры у бабушки хранилась моя фотография. Я считаю, это страшная фотография. Когда бабушка показала мне ее, было не по себе... Не могла этого видеть. Причем фотокарточка эта была не блокадная, а сделанная уже после, когда мы приехали в поселок Левокумка, что под Минеральными Водами, для поправки здоровья.
На снимке в трусиках стоял лысый худющий ребенок с тонкими ручками и ножками, с торчащими ребрами и каким-то неестественно большим животом. Мне не хотелось запоминать себя такой, и потому это фото я порвала и выбросила. Но из памяти ничего не выбросишь...
Помню, в Левокумке для меня сколотили таратайку — такой деревянный короб на колесиках. Соседские ребятишки бегали по своим детским делам и всюду возили меня за собой, ведь сама я бегать с ними не могла. Такой я запомнила себя из тех времен.
О бабушке
— Разве же раньше кто-то думал, что о нас, блокадниках, когда-нибудь вспомнят. Бабушка моя — Вера Ивановна, 1890 года рождения, — так и не дожила до этого времени, хотя у нее была медаль «За оборону Ленинграда». Я называла ее мамой. По сути, она и была ею, заменив мне мать. Бабушка прожила 96 лет. Кто бы мог подумать: ведь когда блокаду прорвали, бабушка была настолько больна, — не верили, что она будет жить. Она буквально распухла от водянки, которая развилась вследствие голода. Для восстановления сил ее отправили в село неподалеку от курорта Минеральные Воды. А я должна была остаться, просто потому, что надежды на мое выздоровление не было никакой. В меня верила только бабушка. Она завернула меня в подушку и тайком пронесла в поезд. Я была легкая, как перышко, и жизнь во мне едва теплилась. Меня не заметили, ведь я даже не плакала, потому что не было сил.
Когда сняли кольцо блокады, многие из тех, кто мог бы жить, умирали по глупости. Съедали весь полученный паек за раз и тут же отходили на тот свет. Бабушка прятала еду от меня и кормила маленькими порциями, чтобы сохранить мне жизнь. Прятала еду и хозяйка, у которой мы жили. Привыкать есть нормально надо было постепенно.
После блокады
— После блокады на всю жизнь у меня — и я знаю, что не только у меня, а у каждого блокадника, — осталась привычка иметь энзэ. Я так хорошо помню тот голод, что всю жизнь делаю небольшой запас продуктов: крупы, консервы, печенье... Так, на всякий случай. Даже если все хорошо.
Сразу после войны о блокаде говорить было не принято. Тем, кто ее пережил, психологически было больно и страшно вспоминать, многие даже не возвращались в Ленинград, как и наша семья. А еще после окончания войны было негласное распоряжение о блокаде особенно не распространяться. Даже документы, записи, рисунки и свидетельства того времени, которые хранились в музее, были сожжены в музейном дворе. В хрущевскую эпоху занавес приоткрыли. Но знак «Жителю блокадного Ленинграда», на котором написано «900 дней — 900 ночей», я получила только в 1999 го-ду, и то благодаря коллеге по работе. Она, зная, что я пережила блокаду, будучи в Ленинграде, пошла в мэрию и сообщила о том, что я не могу получить статус блокадника, потому что нет подтверждающих документов. Документы нашли, и в том же году мне вручили знак «Жителю блокадного Ленинграда» и утвердили меня в статусе блокадника.
Теперь уже много лет я возглавляю секцию жителей блокадного Ленинграда при городском совете ветеранов Череповца. Прошло семьдесят лет со дня снятия блокады Ленинграда, но до сих пор вспоминаю о блокаде — и комок в горле... Вчера я вернулась с мероприятий, связанных с этой датой. Ленинград помнит своих героев. По Невскому проспекту шествовали те, кто пережил блокаду. А среди стоявших по краям тротуара безошибочно угадывались щупленькие фигурки питерских старушек в легких пальто, беретиках, с красными гвоздиками в руках. Питерские блокадники, скромные и выносливые, старались затеряться в толпе. Но их не спутаешь ни с кем.
Похожие новости
Популярное
