«Пока. Целую. Ваш папка...»

Череповецкие музейщики представили уникальную экспозицию, повествующую о теме блокадного Ленинграда через личную переписку членов расколотой войной семьи. Представленные в ней письма принадлежат перу Александра Николаевича Капурина. В начале 1930-х он вместе с женой Серафимой и сыном Мишей проживал в Череповце, но затем семья переехала в Ленинград. И так сложилось, что летом 1941-го, когда грянула Великая Отечественная война, Серафима с Мишей были на отдыхе в нашем городе. Это и послужило началом трагической разлуки... Александр продолжал жить в Ленинграде и трудиться токарем на заводе автогенного треста имени Матвеева. А Серафиме и Мише пришлось остаться у родственников в Череповце, в деревянном доме на улице Пролетарской. Тогда письма стали единственным способом коммуникации между членами расколотой семьи... Внушительный архив писем и открыток был передан в музейное объединение внуком Александра Николаевича — Александром Михайловичем. Письма из прошлого прочитали и журналисты «Голоса Череповца»«На днях напишу...» Экспозиция построена таким образом, чтобы зритель мог по нарастающей отследить весь масштаб личной трагедии одной маленькой семьи. Так, в первых летних письмах, адресованных жене и сыну, Александр всячески поддерживает их, в строках сквозит уверенность в благополучном будущем: «Налетов на город пока нет — наши зенитчики и отважные летчики еще на границах сбивают фашистскую сволочь, так что в городе спокойно. <…> Не нервничай — это ни к чему, надо нервы беречь, все еще впереди, надо иметь выдержку. <...> Голова в круг от работы, перед глазами так и кажется, что вертится токарный станок...»А работать приходилось все больше и больше: «Спешу, получил за половину месяца зарплату и по пути зашел на почту. Получаете ли от меня письма и деньги? <...> Живу по-старому, работаю так, что никогда не работал. Душно, жарко и тяжело летом работать. Пишите — у вас времени больше. 31/VII-41г. Ваш папка».

Александр очень переживает за домочадцев, советует Серафиме, чтобы та устроилась в Череповце на работу. В одном из писем он пишет: «Предполагаю, что в Череповце у вас тоже неважно насчет продовольствия, так как в Ленинграде уже с сегодняшнего дня все по карточкам. <...> Меня все время нет дома, работаю только на заводе 11 с половиной часов, да ведь надо поесть, в лавочку сходить и т. д. Советую поступить куда-либо в столовую, в магазин, в канцелярию или на завод… Нормы пайков можешь узнать в газете «Ленинградская правда» от 17 — 18 июля. Работаю, устаю, столуюсь в столовой. Газу нет, огня не зажигаю, так как дома спать и без огня можно...»Серафима же все стремилась вернуться в Ленинград, но Александр в письмах отговаривал ее делать это: «Ты хочешь в Ленинград, а вот я бы так лучше уехал куда-нибудь, ведь все же изменилось. <...> Если я не езжу рыть окопы, то тебе бы пришлось это делать, а этого ты еще не знаешь и даже не предполагаешь. Врачи и те ездят. <...> В районе театра боевых действий рыть траншеи опаснее, чем в Череповце… 11.08.41».У семьи были большие планы объединиться и уехать в эвакуацию на Урал. Но с каждым днем поддерживать переписку становилось все сложнее. Почтовое сообщение все ухудшалось, как и состояние здоровья самого отправителя. И к осени 1941 года письма становятся все короче и печальнее...«Привет и лучшие пожелания, Сима и Миша, ничего я от вас не получаю. Живу по-старому, но только спать холодно и в квартире живу один, так как дом и квартира разбиты бомбой. Пишите, всего хорошего, целую. Шура и папа. 17.10.1941».В письме от 27 декабря 1941 года Александр пишет, что попал в больницу имени Урицкого на Фонтанке. И хоть «ни конвертов, ни бумаги», но все равно шлет привет и обещает еще написать на днях. Но это было последнее письмо, которое Сима и Миша получили от отца. Дальше было лишь извещение о смерти: «Сообщаем, что проживающий в доме № 10 по 8-й Красноармейской улице гражданин Капурин А.Н. 4-го сего января <...> умер. Труп его по указанию 35-го отделения Ленинградской городской милиции как безродного отправили в морг...»Воссоединение семьи так и не состоялось.

Безмолвные свидетели. Помимо писем в экспозиции представлен ряд интересных военно-бытовых экспонатов.Например, как известно, жителям блокадного Ленинграда, чтобы выжить, приходилось черпать воду из местных рек. И зачастую везли они ее домой на санках, в таре, не приспособленной для этого. Маленькие бидончики, кофейнки, чайники, фляжки… Использовались любые емкости, способные хоть в каком-то объеме сохранить капли спасительной жидкости. Здесь вы можете подробнее всмотреться в медную поверхность одного из таких чайничков или в механические внутренности весьма опасного в бытовом использовании керогаза.

Есть в экспозиции и большие продуктовые весы с маленькими гирьками, с помощью которых отмеривались заветные граммы положенной в день еды; вещи, которые брали с собой при эвакуации женщины и дети; часть немецкой бомбы; подернутые ржавчиной обезвреженные снаряды.

Ночные кошмары. Дополняют выставку черно-белые литографии художника Алексея Пахомова. В его «ленинградской серии» отражены будни блокадного города на Неве. Вот, например, на одной из картин в рабочей заводской обстановке изображен мальчик-подросток, который был вынужден встать за огромный станок, заменив своего отца, накануне ушедшего на фронт.На другой — на санках везут мужчину, обессилевшего от голода, в больницу, где особенно ослабленным людям для хоть какой-то поддержки давали чуть больше нормы еды, помогая восстановить силы...

На презентации выставки присутствовали ветераны, можно сказать, герои этих самых картин. Много десятков лет назад, будучи маленькими детьми, они были непосредственными свидетелями страшной летописи блокадного города.

— Весной 1942 года наш город был завален трупами, — вспоминает Юрий Жижурин, проживавший в начале 40-х в Ленинграде вместе с мамой. — Чтобы справиться с этой проблемой, руководство стало формировать бригады, состоявшие преимущественно из более-менее здоровых женщин. И помню, как они вскрывали квартиры и находили там только тела; трупы выносили прямо на лестничную площадку. Я тогда ужасно боялся этого. Помню, как сжигали трупы в приспособленных печках для обжига кирпича. А потом бригады отчитывались перед Смольным, сколько трупов за сутки им удалось сжечь. И хотя те, кто был жив, еле стояли на ногах, но к 1 мая 1942 года город был расчищен и спасен от возможных эпидемий.

Юрий Дмитриевич признается: несмотря на то, что с тех времен прошло много лет, долгими бессонными ночами волей-неволей в голове у него всплывают страшные зарисовки из прошлого.— Как-то раз мы с мамой пошли в булочную, — рассказывает Юрий Жижурин. — Мама стояла возле прилавка с продуктами, а я рядом, около небольшого стола. Вдруг внезапно раздался ужасный треск, все начало падать. Я от страха кинулся под стол... Когда все утихло, мы вышли на улицу и увидели, что дом, который стоял рядом, практически полностью разрушен: в него попала бомба. И запомнилась мне жуткая картина, как на одном из этажей, на каком-то метре тех бетонных остатков стоит женщина и, крича, зовет своего сына... Мы с мамой поскорее поспешили домой.

Отец Юрия Дмитриевича воевал в 201-й дивизии Ленинградского фронта. Долгое время он думал, что его папа погиб под Гатчиной, потому что таков был официальный ответ Ленинградского военкомата. Однако упорные поиски в архивах и многочисленные запросы в различные инстанции дали результат: он выяснил дату смерти и точное место захоронения своего отца. Оказалось, изначальные сведения не соответствовали реальности.— Помните историю своего рода, сохраняйте о ней память и продолжайте искать ваших пропавших родственников, если занимаетесь этим! — подытожил рассказ Юрий Дмитриевич.Записаться на посещение выставки можно по телефону 55-33-55.

Иван Крылов,golos@35media.ru